Обычным людям падения на тренировках говорили только о том, что стоит уделить большее внимание концентрации, может быть, сменить метлу, Мэттиасу же – о том, что появилась новая возможность привлечь к себе внимание, притворно корчась в больничном крыле и ожидая самых разнообразных визитеров с сочувствующими ему, бедолаге, лицами. Ему нередко приходилось такое практиковать: на квиддичных матчах он специально несся навстречу игроку другой команды, чтобы после столкновения и удара, нанесенному Бэддоку, сообщить, что соперник злостно нарушил правила. Выражение лица, полное боли, практически всегда делало свое дело: у играющего со Слизерином дома отнимали очки за умышленно причиненный вред. На тренировках Мэтт традиционно вел себя осторожно и мог только посильней ударить битой по бладжеру, чтобы особенно удачливый товарищ по команде немного сбавил обороты, посидев некоторое время на скамейке для травмированных. Но в последний раз, в октябре, тяжелым магическим мячом зарядили, наоборот, по голове самого Бэдда. Это был ненавистный им второй загонщик, с которым он еще обязательно лично переговорит, – не в его правилах прощать, возможно, всего лишь ошибку. В случайности Мэттиас не верил.

Наутро после субботней тренировки Бэддок очнулся с привычным после попадания в крыло ощущением: боль от ушибов не чувствовалась, но шевелиться, так или иначе, было невозможно то ли под действием лекарств, то ли просто из-за дикого желания заставить кого-нибудь о нем позаботиться. Мэтта раздражал тот факт, что его навестили за несколько часов до вчерашнего отбоя только пара членов команды, которые, видимо, преследовали в этом какие-то свои цели. Он не упускал мысли о том, что они слишком завидуют его успехам как на поле, так и в жизни, и поэтому пришли со своим невкусным шоколадом проведать, а не сломал ли Бэддок себе что-нибудь так сильно, что колдомедицина является бессильной. Мэттиас усмехнулся, вспомнив их расстроенные лица, и все-таки подтянулся на подушке, посчитав, что скоро придет колдомедик – с ней, в свою очередь, себя лучше вести несколько бодрее.
Шаги все же раздались спустя полчаса (или около – Бэддок не засекал), однако вопреки ожиданиям, они принадлежали не работающим в их школьном госпитале, а человеку, которого Мэтт хотел видеть еще меньше, чем эльфа, подносящего ему обезболивающую микстуру. Но у него было множество причин, чтобы поскорее отделаться от Уорда, обязательное общение с которым ему было навязано без спроса, и одной из них, конечно, являлось мучительное состояние слизеринца, едва ли не граничащее с почти-что-смертью. Бэддок, идеально обученный, успел состроить подходящее под ситуацию выражение лица, но, как только Рэджинальд подошел поближе, не сдержался и расплылся в ухмылке: – Пришел проведать, Уорд? Тебе бы стоило прекратить таскаться за мной без необходимости, а то еще немного, и я задамся вопросом, а не влюбился ли ты случайно? – Его полуулыбчивый оскал наверняка попался в нужный момент, судя по ответной реакции парня. Мэтт, все-таки преодолевая что-то, отдаленно напоминающее боль, перевернулся на бок и оперся головой на согнутую руку, ожидая, что эта темная лошадка, по несправедливости оказавшаяся его «лекарством» некоторое время назад, скажет. Этот интерес был странным, поэтому Бэддок решил – все из-за скуки.

…Скука, по правде говоря, одолевала Мэттиаса в последнее время довольно часто. Большинство его названных друзей попадали с высокими температурами и другими не очень приятными симптомами, как и он сам, но, что немного удивляло, «лекарства», найденные колдомедиками, все же действовали на своих «больных» по-разному. Кто-то в меньшей степени, кто-то же за совсем малое количество времени умудрялся помочь поставленному ему в пару чистокровному студенту. Он замечал, что первый вариант встречается чаще. По этой причине приятели Бэддока редко соглашались на вечеринки по выходным в гостиной факультета, на запретные вылазки за территорию школы и на любое другое нарушение правил. Самому Мэтту все-таки повезло в этом плане с Уордом, результат его «лечения» был виден налицо: слизеринец не пропустил ни единой тренировки команды. Но стоит ли говорить, что юноша быстро согласился бы поменять его на кого-нибудь другого? Ведь только вид Рэджинальда вызывал в нем сильную волну отрицательных эмоций. Когда же он начинал говорить, Мэттиас боролся с желанием послать его куда подальше, но потом вспоминал, что тот типа спасает его задницу. Кем-кем, а собой он все же дорожил.
Другой причиной искренней нелюбви, после убийственного занудства, к рейвенкловцу являлась его грязная кровь. После второй магической войны в Хогвартсе иногда проводились самые настоящие лекции по поводу толерантности, главной темой в которых была, разумеется, тема магглорожденных. На эти уроки обучения миру Бэддока постоянно чуть ли не за шиворот гнал кто-нибудь из старост Слизерина, но, что очевидно, монотонные речи о терпении не могли вытеснить то приевшееся к нему презрение. Это было плодом его домашнего воспитания, но и что стоило ожидать от потомка самих Кэрроу – наверное, однокурсникам еще повезло. Но кидаться на Уорда со своими убеждениями Мэтт снова не мог по все той же причине. Иногда он жалел, что не был знаком с Рэджинальдом раньше: тогда бы он точно вдоволь над ним поиздевался, а сейчас мог бы спокойно терпеть его рядом, зная, что тот уже получил свою долю. Бэддок надеялся, что рано или поздно болезнь, настигнувшая чистокровных, исчезнет, и он сможет выплеснуть на рейвенкловца все то, что по причине необходимости хоть иногда держать язык за зубами для спасения драгоценного себя приходилось сдерживать внутри. С каждым таким разговором терпение Мэттиаса теряло свою силу, но он продолжал вести себя естественно. Однако Рэджи все равно нехило доставалось. – Да брось, Уорд, я рад. И без тебя хватает бегающих за мной зануд.
Слизеринец, снова поерзав на кровати, вспомнил, наконец, где он находится, слегка поморщился, будто бы все его ребра были жестоким образом сломаны. Факт: он был мастером гримас, но парень, стоящий напротив, только усмехнулся, что несколько разозлило Бэддока. Пытаясь продолжать свой спектакль с главной ролью умирающего, Мэтт хрипло произнес: – Конечно, наша красотка поболтает с колдомедиком и растворится, оставив слабеющего с каждой минутой Мэттиаса одного. Врача здесь нет, так что можешь пропустить эту часть, ведь не мне мучиться мыслью о гибели человека, – он сделал паузу, – по твоей вине. Проваливай, только подай с тумбы яблоко, дотянуться не могу. – Юноша приподнял брови, сделав свое лицо еще более несчастным. – Больно.
Бэддок не знал, по какому поводу он устроил этот театр в рамках турне по больничному крылу, ведь нахождение в одной комнате с Уордом было для него губительней, чем удар бладжера. Да, стоит согласиться, настолько скучно ему не было со времен домашнего ареста прошлым летом. Ведь не было же другого объяснения?

Бэддок вряд ли мог в точности представить, насколько тяжело самому рейвенкловцу было справляться с его новой ролью, занять которую его вынудили безумные ученые-колдомедики, приехавшие в Хогвартс даже не из больницы Святого Мунго, а откуда-то издалека, чтобы решить, как спасать чистокровных волшебников и кому именно из остальных студентов это поручить. По мнению слизеринца, Рэджинальд не только легко отделался, получив себе в «больные» шестикурсника, но еще и получил в дар возможность вырваться из серой оболочки, которая скрывала его от всей школы все предыдущие учебные годы. Мэттиас слышал, что теперь иногда персона Уорда проскальзывает в разговорах за чашками кофе в гостиной по утрам, и зачастую его репутация уступает самому Бэддоку по неизвестным основаниям, не поддающимся пониманию. То есть никто не отрицал, насколько Рэджи проигрывает своей «паре» по статусу и другим очевидным факторам, но все равно многие, с кем был знаком Мэтт, относились к нему без обыкновенной неприязни. Он подозревал, что, возможно, истинная причина заключалась в том, что Уорд никогда не лез на рожон и вообще предпочитал молчать, но с другой стороны рейвенкловец с Бэддоком так вел себя только в первое время – теперь же он будто бы набрался храбрости у своей младшей сестры и, не задумываясь, осыпал его колкими замечаниями. Мэттиас не хотел заморачиваться на его счет, потому что считал их общение временным, и надеялся, что после отступления болезни все вернется на круги своя: окружающие перестанут сравнивать с ним Уорда, и он снова станет главным предметом для обсуждения.
Думать о том, что контактировать с Рэджинальдом для сохранения здоровья ему придется до конца жизни, Бэддок боялся и быстро выгонял подобное из своей головы. В тот день, когда ненавистное им «лекарство» усаживалось рядом на стул, его даже слегка передернуло при мысли о том, что обреченное выражение лица Уорда будет преследовать до самого последнего дня. Он не мог представить, какого было рейвенкловцу, однако в своих эмоциях и ощущениях разбирался более чем хорошо: его терпение действительно скоро будет вынуждено объявить об окончании своего существования. Раньше слизеринец никогда не подпускал к себе таких, как Рэджи, а теперь ему даже приходилось вместе с грязнокровкой обедать в Большом зале, когда его состояние ухудшалось. Возможно, он скорее не любил насмешливые взгляды, обращенные в их сторону, чем самого Уорда – но и за характер Мэттиас мечтал отправить ему в голову тяжелый мячик для квиддича. В последние недели они виделись реже, но за это время Бэддок не мог набраться сил для совместных прогулок по коридорам, которые как будто специально наполнялись его знакомыми и приятелями. Разумеется, к большинству из них тоже были приставлены магглорожденные, но Мэтт волновался только о себе и о том, что может навредить его самоуверенности.
Впрочем, фраза Рэджинальда о совести слизеринца порадовала. Как бы тот ни отзывался о Бэддоке, парень был уверен, что поставленное ему в пару «лекарство» слишком сильно чувствует собственную ответственность. По крайней мере, это могло бы объяснить тот факт, что Уорд сидел в те минуты рядом с кроватью Мэтта и в его взгляде читалось обеспокоенное сомнение. Не исключено, что студент волновался о чем-то постороннем, о чем слизеринец не знал, так как Рэджи никогда ни о чем ему не рассказывал, но не в стиле Бэддока было думать о том, что для кого-то есть что-то или кто-то важнее него. Он было хотел съязвить в ответ, но продолжение реплики Уорда последовало незамедлительно, и Мэттиас только сложил губы в легкой усмешке.
– Дам тебе совет: мне становится гораздо лучше, когда ты хотя бы ненадолго затыкаешься, – это было своеобразным завуалированным ответом вроде «ладно, я могу постараться, попробуй», как, скорее всего, Рэджинальд и понял: он был совсем неглупым. Но однозначно глупо было с его стороны продолжать злить Мэттиаса, катая желанное им яблоко по руке, за которым слизеринец следил, не отрываясь. – Отдай по-хорошему, – с раздражением произнес парень. Дальше он обманул сам себя, забыв о том, что ему действительно досталось при падении на тренировке, видимо, помня только о своем недавнем представлении, организованном специально для Уорда. Бэддок резко приподнялся с кровати и попытался выхватить у Рэджи яблоко, но не успел ничего сделать, рухнув обратно. Комната перед глазами кружилась в бешеном темпе, и стало сильно болеть плечо, на которое он вчера немягко приземлился. Тогда ему было совсем не до словесной борьбы с Уордом, Мэттиас едва не терял сознание.

В те мгновения, когда потолок превратился в постоянно двигающееся под воздействием неизвестных сил серое пространство, что-то внутри говорило Мэттиасу – время начинать паниковать. Не входя в число храбрецов, которые самоотверженно могли отдать свою жизнь на благо чему-либо, слизеринец слишком боялся, что с ним случится что-то серьезное. Такая истерика у него была еще совсем недавно, когда его стало лихорадить, в голове стали отбивать безумный танец молотки, и внутри все горело, – в общем, когда началась эпидемия. Но тогда в школе сразу же появились медики, родители, предлагающие любые суммы магических денег для спасения жизни их дорогого сыночка, а что было у него сейчас? Рэджинальд, лицо которого совсем скоро заменило парню потолок и мгновенно утроилось. Бэддок с силой закрыл глаза, чтобы развеять этот кошмар перед собой и не подать виду, что ему не только плохо физически, но и безумно страшно. Страшно за себя.
Считается, что сильная любовь к себе – одно из человеческих пороков, за который рано или поздно придется поплатиться, потому как в существующем мире принято заботиться об окружающих, точнее, усиленно делать вид. Бэддока не раз запугивали тем, что все его равнодушие к страданиям, жестокости, происходящей чуть ли не перед носом слизеринца, обязательно вернется к нему бумерангом, но, пусть и не отличаясь малейшим намеком на храбрость и совершенной уверенностью в своей защищенности от кармы или любого другого выдуманного людьми слова, подходящего по смыслу, все-таки никогда не пытался обращать хоть каплю внимания на кого-то еще, кроме себя и, пожалуй, своей семьи. По правде говоря, к родителям должного уважения Мэттиас тоже не имел, но так было принято в родном доме, и к хлопанью дверями рассердившегося на неосторожное слово матери мальчика все относились более чем спокойно: после так необходимых ему показательных выступлений на публику всегда наступала тишина и покой. Немаловероятно, что именно детство с такими же сконцентрированными на себе старшими Бэддок так сильно повлияло на чувство собственной важности слизеринца – подумать только, взрослые люди никогда не скажут ему что-то в ответ, давая время самому понять, что стоит успокоиться, прибегая к излюбленным в аристократии способам лишь тогда, когда ситуация вышла из-под контроля. Дома, под пристальным взглядом со стороны отца, который иногда все же мог поставить Мэтта на место не самым гуманным методом, юноша, так или иначе, практически никогда не доходил до непозволительной точки в своем поведении, в школе же не было никого, кому в принципе надо было его останавливать, все несут ответственность за себя, и, может быть, только старосты – за остальных, но Бэддок их слова предпочитал забывать на следующей миллисекунде. Неравнодушие же и забота, не имеющая под собой никакой выгоды, всегда настораживали его.
Он не понимал, сколько пролежал зажмурившись, но, открыв глаза, Мэттиас чувствовал себя гораздо лучше. Щурясь, слизеринец различил прямо перед собой Уорда, поняв, что некоторое время назад ему не показалось, насколько резко равец поднялся со стула и бросился к своему «больному». Может быть, полминуты юноше понадобилось для того, чтобы очнуться окончательно, переработав все во взрывающейся от боли голове, и, наконец, что-то сделать с этой наклонившейся над ним задницей по имени Рэджинальд. Он тяжело вздохнул, будто бы набираясь сил, и двинул плечом, на котором застыла рука равца. Мэтт с удовольствием бы хорошенько толкнул того в сторону, но второе плечо и руку он почти не ощущал, поэтому особенного выбора у слизеринца не оставалось.
Смутно вспоминая произошедшее по деталям, Бэддок внезапно понял, что Уорд не только побледнел, чуть не став зеленым, и навис над ним в ужасе, но и бормотал что-то про порядок и врача. Парень вжался в подушку, надеясь увеличить расстояние между ним и Рэджи. Такое отношение со стороны равца было странным, если учитывать то, как с ним вел себя Мэттиас, – явно не так, как могло понравиться кому-то вроде него. Боялся ли он того, что слизеринец не даст ему спокойной жизни, если хоть как-то пострадает, будучи под его своеобразной опекой? Боялся ли потерять устоявшееся положение в школьной жизни? Это было очень не похоже на Уорда. Слизеринец нахмурился, у него все еще не получалось вернуться в нормальное состояние, но говорить он, вроде как, мог: – Заткнись, без тебя тошно. А лучше вообще отвали. – Бэддок говорил с неестественной нотой обиды в голосе, может, потому, что равец нарушал привычную схему общения Мэтта с кем-либо. Разумеется, не ту, что на словах, иную. «Лекарство», впрочем, не спешило успокаиваться, и парень без раздумий спросил напрямую: – Уорд, что ты от меня хочешь? Заканчивай играть в ответственного доктора, я не нуждаюсь в твоей помощи. – Взгляд слизеринца впился в шестикурсника, но не был наполнен злостью или чем-то вроде, скорее всего по той причине, что Бэддоку все еще не становилось лучше. И, к тому же, он всеми способами старался от любой помощи отказаться, когда та была ему действительно нужна.

Отредактировано Matthias Baddock (2013-04-02 19:25:23)

Ситуация, произошедшая в тот день в больничном крыле, могла показаться одной из нескольких, ничем не отличающихся по своей сути: скорчившийся от боли Бэддок и Рэджинальд, спешащий ему на помощь. Такую картину можно было наблюдать не раз, и результаты оказывались совершенно одинаковыми, Уорду никогда не доставалось слов благодарности за то, что он практически спас слизеринца. Единственный случай – исключение из правил – произошел в самом начале зарождения их крепкой «дружбы», когда колдомедики отыскали Мэттиасу нужного человека для пары. После нескольких минут нахождения рядом с равцем парню стало куда лучше, и он, находясь все еще в явном бредовом состоянии, промямлил что-то вроде «не думай, что я теперь у тебя в долгу, но спасибо» и вырубился снова, но уже без угрозы потери жизни. Видимо, не желая знать о том, что когда-либо в принципе говорил что-то приятное Рэджи, слизеринец легко забыл тот не красивший его репутацию эпизод из прошлого и старался не допускать подобного вновь, поэтому только нарочито фыркал при понимании, что равец снова помог ему, позабыв в родной гостиной плащ супермена.
Но все же тогда все складывалось немного иначе, не по канону, заложенному в короткие сроки между двумя студентами, которым общество друг друга приходилось терпеть по крайне несправедливой причине. Дело обстояло по большей части в том, что Бэддоку, находящемуся еще в каком-то туманном измерении, все-таки не совсем были понятны мотивы Рэджинальда, когда он, несмотря ни на что, настолько переоценивал степень своей ответственности за слизеринца. Уорд был умен, что хорошо понимал Мэтт, и излишне тих, чтобы не иметь за собой чего-то, о чем не могут узнать люди с первого взгляда, и это заставляло Бэддока, зачастую не умевшего выстраивать логические цепочки и прочую заумную ерунду для достижения успешного итога размышлений, нервничать. Мэттиас не верил в искренность его побуждений, когда тот рванул к нему несколько минут назад и в остальных подобных случаях, как, впрочем, не верил и в то, что Рэджинальд не может в любом удобном случае пройти против своего «больного». Сделать он может, как думал Бэддок, все что угодно: например, рассказать всем какой-нибудь прекрасный в переносном смысле этого слова момент, так или иначе связанный с проявлением не самых лучших сторон Мэтта. Представляя, как смеется над ним весь слизеринский стол в Большом Зале с помощью Уорда, юноша сразу же начинал злиться и жечь взглядом как назло всегда сидящего перед глазами равца без адекватных на то причин, только созданных в фантазии. В крайнем случае, Бэддок предполагал, что, если Рэджинальд и не покажет себя в ином свете, то точно однажды подкинет свою мерзкую крысу Мэтту в кровать или, того хуже, в еду. Первые минуты, когда Уорд стоял рядом, слизеринец, помимо отгадывания настоящих причин беспокойства, был весь на нервах, ожидая, что это отвратительное животное зашевелится где-нибудь под одеялом. Но Рэджинальд не менялся в лице (а Бэддок был уверен, что равец себя выдал бы), поэтому спустя некоторое время парень немного расслабился, но все еще смотрел на «лекарство» с недоверием.
Спокойствие длилось от силы полминуты и нарушилось вопросом, ответ на который Мэттиас сам пытался заполучить, и по этой причине слизеринец снова раздраженно взглянул на Рэджи и спросил: – Долго учился искусству отвечать вопросом на вопрос? Я откуда знаю, почему ты так дергаешься, как будто за помощь мне Рейвенкло дадут дополнительные баллы. – Действительно, занудству Уорда в плане учебы предела не было, не раз на «лекарственные встречи» равец приходил с горой книг и, игнорируя Бэддока, учил какую-то ерунду. Но никаких поощрений факультетам за такую, можно сказать, благотворительную деятельность не давалось, и Мэтт кривовато ухмыльнулся. – Слушай, сядь уже, мне дышать тяжело из-за тебя, – юноша многозначительно посмотрел на равца, как делал он всегда, когда пытался сказать другому, что лучше сделать так, а не иначе, чтобы в лишний раз не вынуждать Бэддока применять силу. В том случае это было излишне смешно, так как тогда фактически сильнее был Рэджинальд, и Мэттиас не смог бы даже при огромном желании заставить в более грубой форме того занять свое место. Слизеринец только сморщился, глядя на свое больное плечо, и продолжил: – Ну, значит у тебя своих дел нет, да, Уорд? Здесь меня намного лучше лечат и мне даже не приходится терпеть чье-либо присутствие.